Мухоморье

Алефтина долбилась. Терпкий мухоморовый настой медленно обволакивал её сознание, превращая колодец родного двора в бескрайнюю ледяную пустыню. Обрывки путаных мыслей кружились в едином месиве с мокрым июльским снегом, копошащаяся в душе вселенская тоска с каждым новым глотком становилась всё вселенстее.

- Ч-чёрт… — коробок спичек оказался промокшим насквозь, желание курить, лишённое возможности своего воплощения, странным образом переросло внутри Алефтины в дикую ненависть. Несчастной совершенно неожиданно вспомнился давно забытый однокашник Иванушка-Дурачок: Иван веровал в боженек, читал псалтырку и мечтал уйти в далёкий монастырь, чем вызывал у Алефтины непреодолимое чувство метафизической тошноты. Попадись он ей сейчас, она бы точно разбила об его больную голову недоопустошённую бутылку.

«Милая, ну не расстраивайся так... Все эти придурки со встроенным смыслом жизни — не более чем марионетки в руках своего Куклобога...» — пробормотав себе в утешение что-то из стандартного набора ничего не значащих словосочетаний, Алефтина беспомощно присела на холодные каменные ступени чёрного входа. Сквозь снежную пелену перед ней прорисовалась выведенная на стене панельного дома корявая надпись: «пацаны 4Б». Цифра «4» в исполнении неизвестных художников больше напоминала букву «ч», и осознание этого факта странным образом привело нашу страдалицу в состояние блаженно-дебелого спокойствия.

Внешний мир, ещё минуту назад навязчиво опутывавший душу безнадёжно-унылым мороком, начал постепенно мутнеть, рассеиваться, распадаться на бессвязные фрагменты. Отрешённо созерцая пляшущие перед ней картинки, Алефтина с облегчением почувствовала, что перестаёт осознавать происходящее: её маленькое тельце, переполняемое хлещущим изнутри теплом, оплавилось во что-то аморфное, стало текучим, поплыло сквозь лабиринты нагромождённых друг на друга бетонных стен — воскресая, умирая и рождаясь вновь бесконечное множество раз:

- Зоровавель?

Чёрный человек у окна не обернулся. Подбросив к потолку зажатого в кулаке золотого паучка, он некоторое время чуть заметно покачивался из стороны в сторону, а затем тихо произнёс:

- Увы. Иногда я возвращаюсь.

- Как странно... Зачем? — таинственное тепло также непоправимо исчезло, как и появилось. Алефтину охватил лёгкий озноб.

- Не знаю... — на затылке Зоровавеля проступило молитвенно-условное лицо, усеянное капельками холодного пота и интенсивно передёргиваемое нервным тиком. — Что-то не так в наших судьбах...

Окно разлетелось вдребезги от сильного порыва ветра, дождь искрящихся таинственным серебром стёкол заполнил на короткий миг усталую душу. Пытаясь провалиться сквозь землю и очнуться, Алефтина неожиданно для себя вспомнила что-то важное. Вокруг неё расстилалось бескрайнее поле, покрытое гигантскими, возносящимися к далёким звёздам мухоморами.

- Ну вот, теперь ты всё видишь. — Зоровавель рассмеялся чистым, проникновенным детским смехом... и снова стал паучком. — Мы все живём в гостях у Карлика...

-Сотворившего мухоморы?

-Сотворённого мухоморами...

Славя своего премудрого Создателя, в мухоморовой роще весело резвились ложнокопытные люпселепсиаги — беспечные и древние, как само мироздание. Уходящий за край Генисаретского озера солнечный диск окрашивал тварей в неестественно резкие багровые всполохи, превращая происходящее во что-то глубоко и необратимо священное.

- Всякое дыхание да хвалит Господа, — улыбнулся Фома, лениво пожёвывая травинку на пригорке. — Вот и ты говоришь, что тебя коснулась благодать божия...

- Да какой там коснулась, — вскипел Кифа, — накрыла с головой. Я же тебе говорю: видел я Его, въезжаешь? Как тебя сейчас вижу.

- Не верю. С чего бы это Ему вздумалось бродить по этой дикой стране? Кого здесь можно встретить, кроме медведей, ботов и панков?

- Как кого? Нас, доблестных рыбаков эпохи упадка...

- Кифуля, ты меня всё больше удивляешь. Какие же мы нафиг рыбаки, если мы никого не ловим? Впрочем, оставим-ка лучше все эти тонкие материи на суд божий и сгоняем ещё за одной...

Кифа нечего не ответил, только презрительно хмыкнул. В тягостном молчании доблестные рыбаки натянули на себя тяжёлые ватные тулупы и нехотя побрели прочь из подвала — по мере того, как они поднимались наверх, родная Палестина постепенно таяла и распадалась на бессвязные фрагменты, обнажая сырые обшарпанные стены и заплёванную лестницу...

...Москва, как всегда, встретила холодно и недружелюбно: среди диких чащоб и бесформенных остатков строений разгуливали осатанелые существа неизвестной природы, из прогнивших небес обильно сыпалась склизкая труха.

- Тьпфу, — нервно процедил Кифа сквозь остатки зубов, — череп давит. Отходняк пошёл...

- Ничё, щас раздуплимся, — заверил Фома и, подхватив своего пошатывающегося приятеля за рукав, уверенно потащил по бескрайним лужам к видневшейся неподалёку кособокой землянке.

В землянке рыбаков уже давно поджидали — хозяин заведения, Панкрат Евстафьевич, нервно бился о стены и тихо повизгивал.

- Ну, слава Богу, пришли, — блаженно промурлыкал он, завидев в дверях своих единственных покупателей. — Я уж, думал, не случилось ли чего. Время-то, сами, знаете, неспокойное. Да и пространство тоже. Сожрёт какой-нибудь люпселепсиаг — и поминай как звали... Вам полушечку?

- Литрушечку, — мрачно буркнул Кифосколиоз, опадая на устланный соломкой пол. — Я полежу тут у тебя малясь?

- Конечно, конечно, устраивайтесь как вам удобно... Можете и помолиться, если душа просит... Водочку с барбитуратиками изволите?

- В пень твои барбитуратики, — отозвался Фома, присаживаясь в позу лотоса рядом с поверженным другом. — Давай чистый продукт.

- Что ж так? С барбитуратиками-то веселее...

- От них на богоискательство пробивает. Мессия мерещится. Видишь, нашего бедного Кифу совсем накрыло.

Панкрат задумался. На его безмятежной физиономии отпечаталась тень какой-то неудобоваримой для сознания мысли:

- Мессия? Вот оно как... У нас тут неподалёку, на развалинах Храма, тоже один пророк объявился... Ходит, проповедует что-то, ерёмок из людей выхлёстывает... Иванушкой звать... Дурачком...

Слова Панкрата намертво увязли в липкой паутинообразной тишине, неожиданно поглотившей собою всё вокруг: бесконечные ряды угрюмых бутылок, обшарпанные стены, болезненный серый свет, пульсирующий в закопчённом оконце. Мир замер в безропотно-немом ужасе — откуда-то извне к нему медленно приближался золотой паучок.

Некоторое время паучок сосредоточенно вспоминал, кто он такой.

Затем Алефтина проснулась.

Выкарабкавшись из пыльного сундука, где в сонном полузабытьи прошли лучшие годы её жизни, она смахнула грязным платочком случайную слезу и, упав на колени пред зияющей в тёмном углу иконой, что-то надрывно залепетала.

Когда религиозный ритуал был закончен и бродящие в душе голодные бесы несколько утихомирились, Алефтину осенило: надо идти. Во что бы то ни стало. Сейчас же. Прочь из этого незатейливого тусклого ада.

«Так странно... я уже тысячи раз создавала этот мир, однако совершенно его не помню... Боже, как здесь холодно... » — Алефтина распахнула замшелую дверь баньки и осторожно спустилась по звонкому лунному снегу к замёрзшей реке Ляохэ.

Вдоль искрящихся вечным льдом берегов молча стояли павшие в неизвестных никому боях солдаты — мрачные, чёрные, бесчисленные.

- Иванушка, Иванушка-а-а — закричала, пугаясь собственного голоса, в мёртвую тишину Алефтина, но никто не откликнулся, только насмешливое эхо многократно повторило милое измученному сердцу имя.

- Иванушка, родненький, я знаю, ты где-то здесь, я обязательно найду тебя... — Алефтина медленно побрела вдоль реки, настороженно всматриваясь в застывшие лица её призрачных часовых. Вскоре среди них и вправду возникло изваяние Иванушки — пророк был, как и при земной жизни, облачён в странный разноцветный балахон, лицо закрывала знакомая серебряная маска.

- Иванушка, ну вот и встретились... голубчик... я не знаю, живой ты или мёртвый, но поверь, это совсем-совсем неважно... ведь уже давным-давно погибла та чёртова страна, где мы когда-то жили... ничего больше нет... остались лишь смутные воспоминания и этот хрупкий призрачный мир, но, быть может, именно здесь мы сможем наконец обрести счастье... никто уже не сможет играть нами, как марионетками, в свои жестокие игры... Помнишь, тогда, на развалинах Храма,ты учил, что после земной жизни непременно наступит жизнь вечная, и каждый в ней получит то, что заслужил своими делами... неужели мы не заслужили покоя?

Дрожащими от волнения руками Алефтина осторожно стянула со своего милёнка священную личину...

*********

- Ну что ты ревёшь? Кого ты оплакиваешь — ряженый кусок льда?! — Алефтина обернулась. Из вечного полумрака на неё немигающе-стеклянным взглядом пристально смотрел закутанный в рваные лохмотья карлик.

- Т...ты кто? — продолжая всхлипывать, растерянно пробормотала горе-путешественница.

- Пацан Ычб. — сухо донеслось в ответ. — Впрочем, это лишь одно из моих имён...

- Бред какой-то...

Глубоко вздохнув, Ычб начал вращаться вокруг своей оси, постепенно меняя форму: в безумном вихре исчезли руки и ноги, туловище карлика разрослось до невероятных размеров и стало напоминать ножку гриба, голова безобразно разбухла и, разъехавшись во все стороны, приняла вид ядовито-пятнистой шляпки.

Лёд под Алефтиной затрещал по швам, и вскоре из-под белоснежной плоти спящей земли торжествующе хлынула чёрная кровь: «Вниз... вниз... на самое дно, в царство мёртвых... кажется, именно этим и должно всё закончиться, хотя... Иванушка, ведь мы ещё встретимся, правда?...»

- Вниду в дом твой, поклонюся ко храму святому твоему, — вполшёпота пробормотал Фома, пробираясь сквозь выбитое окно в полуразрушенную громадину спящего под тяжестью пыльных столетий Храма.

Внутри было сыро и безумно одиноко: как во чреве кита. С обшарпанных стен мрачно взирали угрюмые святые всех мастей и пород, в несуществующем куполе тускло мерцали далёкие звёзды. Всё вокруг напоминало торжественно-мрачное царство мёртвых, лежащее где-то на самом дне замёрзшей в северных широтах реки жизни.

- Господи, Господи, вот и ты, — радостно прошептал Фома, наткнувшись во мраке на крест и узнав в распятом на нём пареньке Иванушку-Дурачка. — Мне столько нужно сказать тебе, Господи... Господи, пожалей, пожалуйста, Кифу... не суди его строго... Он так и не дошёл до тебя... Допил панкратово зелье, да и отправился прямо в преисподнюю... А ещё Господи, мне бы хотелось попросить у тебя... я даже не знаю, как это сказать... чтобы она очнулась, понимаешь? Тебе же не трудно, Господи?

Закончив свою немудрёную молитву, Фома благоговейно поклонился Иванушке и прямиком направился в алтарь — там, в священной тиши, на заросшем изумрудным мхом престоле величественно возвышался мухомор. Таинственный и всемогущий, он непреодолимо звал к себе обременённую тяжестью грехов душу, источая непреходящий мир и вечный покой...

- Сия есть плоть моя... — сложив крестообразно на груди руки, дерзновенный рыбак в страхе и трепете припал к божественному грибу и откусил от него частицу.

- Отныне будешь ловцом человеков, — ответил Мухомор голосом Зоровавеля, и дивное пророчество незамедлительно сбылось. Переполняемый благодатью Фома повис на тонкой полупрозрачной паутинке и, с удивлением увидев свои новые золотые лапки, вдруг почувствовал, что стремительно просыпается от долгого сна — но уже не самим собой, а кем-то совершенно иным...

Алефтину отпустило.

2009